Неточные совпадения
Услыша эти слова, Чичиков, чтобы не сделать дворовых людей свидетелями соблазнительной сцены и вместе с тем
чувствуя, что держать Ноздрева было бесполезно, выпустил его руки. В это самое время вошел Порфирий и с ним Павлушка,
парень дюжий, с которым иметь дело было совсем невыгодно.
— Вот. Странный
парень. Никогда не видал человека, который в такой мере
чувствовал бы себя чужим всему и всем. Иностранец.
Клим
почувствовал, что этот
парень раздражает его, мешая завладеть вниманием девиц.
«Честный
парень, потому и виноват», — заключил Самгин и с досадой
почувствовал, что заключение это как бы подсказано ему со стороны, неприятно, чуждо.
С недоверием к себе он
чувствовал, что этот
парень сегодня стал значительнее в его глазах, хотя и остался таким же неприятным, каким был.
— Я — приезжий, адвокат, — сказал он первое, что пришло в голову, видя, что его окружают нетрезвые люди, и не столько с испугом, как с отвращением, ожидая, что они его изобьют. Но молодой
парень в синей, вышитой рубахе, в лаковых сапогах, оттолкнул пьяного в сторону и положил ладонь на плечо Клима. Самгин
почувствовал себя тоже как будто охмелевшим от этого прикосновения.
Странное какое-то беспокойство овладевает вами в его доме; даже комфорт вас не радует, и всякий раз, вечером, когда появится перед вами завитый камердинер в голубой ливрее с гербовыми пуговицами и начнет подобострастно стягивать с вас сапоги, вы
чувствуете, что если бы вместо его бледной и сухопарой фигуры внезапно предстали перед вами изумительно широкие скулы и невероятно тупой нос молодого дюжего
парня, только что взятого барином от сохи, но уже успевшего в десяти местах распороть по швам недавно пожалованный нанковый кафтан, — вы бы обрадовались несказанно и охотно бы подверглись опасности лишиться вместе с сапогом и собственной вашей ноги вплоть до самого вертлюга…
Под влиянием этого же временного отсутствия мысли — рассеянности почти — крестьянский
парень лет семнадцати, осматривая лезвие только что отточенного топора подле лавки, на которой лицом вниз спит его старик отец, вдруг размахивается топором и с тупым любопытством смотрит, как сочится под лавку кровь из разрубленной шеи; под влиянием этого же отсутствия мысли и инстинктивного любопытства человек находит какое-то наслаждение остановиться на самом краю обрыва и думать: а что, если туда броситься? или приставить ко лбу заряженный пистолет и думать: а что, ежели пожать гашетку? или смотреть на какое-нибудь очень важное лицо, к которому все общество
чувствует подобострастное уважение, и думать: а что, ежели подойти к нему, взять его за нос и сказать: «А ну-ка, любезный, пойдем»?
Мать
чувствовала это особенное, неведомое ей и, под журчание голоса Наташи, вспоминала шумные вечеринки своей молодости, грубые слова
парней, от которых всегда пахло перегорелой водкой, их циничные шутки.
Эти речи сильно смущали Нюшу, но она скоро одумывалась, когда Феня уходила. Именно теперь, когда возможность разлуки с Алешкой являлась более чем вероятной, она
почувствовала со всей силой, как любила этого простого, хорошего
парня, который в ней души не чаял. Она ничего лучшего не желала и была счастлива своим решением.
Его голос покрыл шум разговора. [Гости замолчали] Лунёв сконфузился,
чувствуя их взгляды на лице своём, и тоже исподлобья оглядел их. На него смотрели недоверчиво, видимо, каждый сомневался в том, что этот широкоплечий, курчавый
парень может сказать что-нибудь интересное. Неловкое молчание наступило в комнате.
Русый и кудрявый
парень с расстегнутым воротом рубахи то и дело пробегал мимо него то с доской на плече, то с топором в руке; он подпрыгивал, как разыгравшийся козел, рассыпал вокруг себя веселый, звонкий смех, шутки, крепкую ругань и работал без устали, помогая то одному, то другому, быстро и ловко бегая по палубе, заваленной щепами и деревом. Фома упорно следил за ним и
чувствовал зависть к этому
парню.
Парень смотрел на нее,
чувствуя себя обезоруженным ее ласковыми словами и печальной улыбкой. То холодное и жесткое, что он имел в груди против нее, — таяло в нем от теплого блеска ее глаз. Женщина казалась ему теперь маленькой, беззащитной, как дитя. Она говорила что-то ласковым голосом, точно упрашивала, и все улыбалась; но он не вслушивался в ее слова.
И сам первый расхохотался над своими словами веселым и громким смехом. И Фома захохотал,
чувствуя, как на него от костра или от
парня пахнуло весельем и теплом.
— Вот то-то! — поучительно сказал Фома, довольный тем, что
парень уступил ему, и не замечая косых, насмешливых взглядов. — А кто понимает… тот
чувствует, что нужно — вечную работу делать!
Чувствуя себя господином другого, он думал о том, что этот
парень никогда не изопьет такой чаши, какую судьба дала испить ему, Челкашу…
Парень смотрел на Челкаша и
чувствовал в нем хозяина.
В манере барина говорить, в его странных, не смешных шутках, в назойливом повторении одного и того же — Николай
чувствовал, что епархиальный архитектор считает его
парнем глуповатым, это всегда бередило самолюбие Назарова, и он замечал, что действительно при барине становится глупее.
Наружность у него невидная, пятаковая, трудно его отличить в горсти деревенских
парней — всё как у всех! И только присмотрясь внимательно, замечаешь в серых глазах мягкое, спокойное упрямство,
чувствуешь в его теле тугую пружину гибкой, но не ломкой воли.
Он
чувствовал себя так, как будто его обливало что-то тёплое и густое, как
парное молоко, обливало и, проникая внутрь его существа, наполняло собой все жилы, очищало кровь, тревожило его тоску и, развивая её и увеличивая, всё более смягчало.
— Садись. Нечего кланяться-то, — молвил хозяин. — Вижу,
парень ты смирный, умный, руки золотые. Для того самого доверие и показываю… Понимай ты это и
чувствуй, потому что я как есть по любви… Это ты должон
чувствовать… Должон ли?.. А?..
Парень приподнялся, подпрыгнул, сорвал с дерева одно яблоко и подал его девке. Но
парню и его девке, как и древле Адаму и Еве, не посчастливилось с этим яблочком. Только что девка откусила кусочек и подала этот кусочек
парню, только что они оба
почувствовали на языках своих жестокую кислоту, как лица их искривились, потом вытянулись, побледнели…не потому, что яблоко было кисло, а потому, что они увидели перед собою строгую физиономию Трифона Семеновича и злорадно ухмыляющуюся рожицу Карпушки.
Обо всем этом сметливый
парень догадался при первом же взгляде на собравшихся в людской дворовых, и стал с напускной развязанностью и деланным хладнокровием разговаривать с окружающими и даже вместе с ними соболезновать о смерти «бедного барина». Беседа, впрочем, не особенно клеилась, и Кузьма Терентьев,
чувствуя, что более не выдержит принятой на себя роли, вовремя удалился в свой угол.
Дарья Николаевна любовно вскинула на него глаза. Она
почувствовала какое-то духовное сродство между ею самой и этим озверевшим
парнем. Кузьма, действительно, был зверем, глаза его были налиты кровью, зубы стучали и скрипели, сам он весь дрожал, как в лихорадке.
Он
чувствовал это по виду тех, бодро и весело, правильными рядами, шедших солдат, которые конвоировали его с другими преступниками; он
чувствовал это по виду какого-то важного французского чиновника в
парной коляске, управляемой солдатом, проехавшего ему навстречу.